Неточные совпадения
Глаза его
горели лихорадочным огнем. Он почти начинал бредить; беспокойная улыбка бродила на его губах. Сквозь возбужденное
состояние духа уже проглядывало страшное бессилие. Соня поняла, как он мучается. У ней тоже голова начинала кружиться. И странно он так говорил: как будто и понятно что-то, но… «но как же! Как же! О господи!» И она ломала руки
в отчаянии.
Алеша пожал ей руку. Грушенька все еще плакала. Он видел, что она его утешениям очень мало поверила, но и то уж было ей хорошо, что хоть
горе сорвала, высказалась. Жалко ему было оставлять ее
в таком
состоянии, но он спешил. Предстояло ему еще много дела.
Тем не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного
состояния и на все угнетавшее его
горе, он все же дивился невольно одному новому и странному ощущению, рождавшемуся
в его сердце: эта женщина, эта «страшная» женщина не только не пугала его теперь прежним страхом, страхом, зарождавшимся
в нем прежде при всякой мечте о женщине, если мелькала таковая
в его душе, но, напротив, эта женщина, которую он боялся более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала
в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса — вот что было главное и что невольно удивляло его.
Перед рассветом с моря потянул туман. Он медленно взбирался по седловинам
в горы. Можно было ждать дождя. Но вот взошло солнце, и туман стал рассеиваться. Такое превращение пара из
состояния конденсации
в состояние нагретое, невидимое,
в Уссурийском крае всегда происходит очень быстро. Не успели мы согреть чай, как от морского тумана не осталось и следа; только мокрые кустарники и трава еще свидетельствовали о недавнем его нашествии.
У Сенатора был повар необычайного таланта, трудолюбивый, трезвый, он шел
в гору; сам Сенатор хлопотал, чтоб его приняли
в кухню государя, где тогда был знаменитый повар-француз. Поучившись там, он определился
в Английский клуб, разбогател, женился, жил барином; но веревка крепостного
состояния не давала ему ни покойно спать, ни наслаждаться своим положением.
После ее приезда
в Москву вот что произошло со мной: я лежал
в своей комнате, на кровати,
в состоянии полусна; я ясно видел комнату,
в углу против меня была икона и
горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел
в этот угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни
гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное
состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома
в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки,
в которых
в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Они сначала проехали одну улицу, другую, потом взобрались на какую-то
гору. Вихров видел, что проехали мимо какой-то церкви, спустились потом по косогору
в овраг и остановились перед лачугой. Живин хоть был и не
в нормальном
состоянии, но шел, однако, привычным шагом. Вихров чувствовал только, что его ноги ступали по каким-то доскам, потом его кто-то стукнул дверью
в грудь, — потом они несколько времени были
в совершенном мраке.
Она не
в состоянии, кажется, была говорить от
горя и досады.
Оне только и скажут на то: «Ах, говорит, дружок мой, Михеич, много, говорит, я
в жизни моей перенесла
горя и перестрадала, ничего я теперь не желаю»; и точно: кабы не это, так уж действительно какому ни на есть господину хорошему нашей барышней заняться можно: не острамит, не оконфузит перед публикой! — заключил Михеич с несколько лукавой улыбкой, и, точно капли кипящей смолы, падали все слова его на сердце Калиновича, так что он не
в состоянии был более скрывать волновавших его чувствований.
— Нет, сударь, немного; мало нынче книг хороших попадается, да и здоровьем очень слаб: седьмой год страдаю водяною
в груди.
Горе меня, сударь, убило: родной сын подал на меня прошение, аки бы я утаил и похитил
состояние его матери. О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй! — заключил почтмейстер и глубоко задумался.
— Гроб, предстоящий взорам нашим, братья, изображает тление и смерть, печальные предметы, напоминающие нам гибельные следы падения человека, предназначенного
в первобытном
состоянии своем к наслаждению непрестанным бытием и сохранившим даже доселе сие желание; но, на
горе нам, истинная жизнь, вдунутая
в мир, поглощена смертию, и ныне влачимая нами жизнь представляет борение и дисгармонию, следовательно,
состояние насильственное и несогласное с великим предопределением человека, а потому смерть и тление сделались непременным законом, которому все мы, а равно и натура вся, должны подвергнуться, дабы могли мы быть возвращены
в первоначальное свое благородство и достоинство.
Богатство их увеличивалось по законам роста дерева; оно не особенно выделялось среди других
состояний, пока
в 1863 году Элевзий Паран, дед нынешнего Граса Парана, не увидел среди глыб обвала на своем участке, замкнутом с одной стороны
горами, ртутной лужи и не зачерпнул
в горсть этого тяжелого вещества.
Состояние Казани было ужасно: из двух тысяч осьмисот шестидесяти семи домов,
в ней находившихся, две тысячи пятьдесят семь
сгорело.
Нюша с рыданиями повалилась на свою постель, обхватив обеими руками сунутые ей бабушкой скатерти. Но это молодое
горе не
в состоянии было тронуть Татьяны Власьевны, и старуха уверенно проговорила...
Пунцовые губы его тихо вздрагивали под черными усами и говорили мне, что
в беспокойной крови его еще
горит влажный поцелуй Берты Ивановны. Если бы пастор Абель вздумал
в это время что-нибудь заговорить на тему: «не пожелай жены искреннего твоего», то Роман Прокофьич, я думаю, едва ли был бы
в состоянии увлечься этой проповедью.
Я снял холст с мольберта и поставил его
в угол лицом к стене. Неудача сильно поразила меня. Помню, что я даже схватил себя за волосы. Мне казалось, что и жить-то не стоит, задумав такую прекрасную картину (а как она была хороша
в моем воображении!) и не будучи
в состоянии написать ее. Я бросился на кровать и с
горя и досады старался заснуть.
Вольною птицей носясь по полям и долинам, по
горам и оврагам, охотник безвредно мчится по таким неудобным и даже опасным местностям, по каким он не вдруг бы решился скакать
в спокойном
состоянии духа. Охотники любят такие минуты волнения, да и кто же не любит сильных впечатлений?..
При впрыскивании одного шприца двухпроцентного раствора почти мгновенно наступает
состояние спокойствия, тотчас переходящее
в восторг и блаженство. И это продолжается только одну, две минуты. И потом все исчезает бесследно, как не было. Наступает боль, ужас, тьма. Весна гремит, черные птицы перелетают с обнаженных ветвей на ветви, а вдали лес щетиной ломаной и черной тянется к небу, и за ним
горит, охватив четверть неба, первый весенний закат.
Помню, мне хотелось, чтоб ее
состояние было объяснено как-то иначе; нервная болезнь — это слишком просто для такой девушки и
в такой странной комнате, где все вещи робко прижались к стенам, а
в углу, пред иконами, слишком ярко
горит огонек лампады и по белой скатерти большого обеденного стола беспричинно ползает тень ее медных цепей.
Не помня себя, она назначила ему свидание и во все остальное время как бы лишилась сознания: во всем теле ее был лихорадочный трепет, лицо
горело,
в глазах было темно, грудь тяжело дышала; но и
в этом
состоянии она живо чувствовала присутствие милого человека: не глядя на него, она знала, был ли он
в комнате, или нет; не слышавши, она слышала его голос и, как сомнамбула, кажется, чувствовала каждое его движение.
…Уборная актеров
в Пале-Рояле. И так же по-прежнему висит старая зеленая афиша, и так же у распятия
горит лампадка и зеленый фонарь у Лагранжа. Но за занавесами слышны гул и свистки.
В кресле сидит Мольер,
в халате и колпаке,
в гриме с карикатурным носом. Мольер возбужден,
в странном
состоянии, как будто пьян. Возле него —
в черных костюмах врачей, но без грима, Лагранж и дю Круази. Валяются карикатурные маски врачей.
Видно, Лизавете Васильевне было очень жаль этих денег: она не
в состоянии была выдержать себя и заплакала; она не скрыла и от брата своего
горя — рассказала, что имение их
в Саратовской губернии продано и что от него осталось только пять тысяч рублей, из которых прекрасный муженек ее успел уже проиграть больше половины; теперь у них осталось только ее
состояние, то есть тридцать душ.
Павел, получивший от медика приказание не беспокоить мать
в подобном
состоянии, позвал сестру, и оба они уселись
в гостиной. Долго не вязался между ними разговор: они так давно не видались, у них было так много
горя, что слово как бы не давалось им для выражения того, что совершалось
в эти минуты
в их сердцах; они только молча менялись ласковыми взглядами.
По ночам он так зарывался
в подушки и одеяло, что почти задыхался, но открыться не смел, хотя всю ночь
в комнате
горел огонь и напротив него спала сиделка, приставленная к нему ввиду его особенного беспокойного
состояния.
В шестом часу вечера воротился Дюковский. Он был взволнован, как никогда. Руки его дрожали до такой степени, что он был не
в состоянии расстегнуть пальто. Щеки его
горели. Видно было, что он воротился не без новости.
— Как же мои дети-то будут? — спросил он меня
в один из допросов. — Будь я одинок, ваша ошибка не причинила бы мне
горя, но ведь мне нужно жить… жить для детей! Они погибнут без меня, да и я… не
в состоянии с ними расстаться! Что вы со мной делаете?!
Неожиданное ухудшение
в состоянии поправляющегося больного, неизлечимый больной, требующий от тебя помощи, грозящая смерть больного, всегдашняя возможность несчастного случая или ошибки, наконец, сама атмосфера страдания и
горя, окружающая тебя, — все это непрерывно держит душу
в состоянии какой-то смутной, не успокаивающейся тревоги.
— Пьян был-с… Так как мне это все очень было горько и обидно, что они меня так обзывают, то я с горя-с… Все эти дни вот… И
в этом
состоянии мне пришла мысль написать письмо и донос… Я думал, пусть же лучше мне пропадать, чем терпеть все это!
— Если рука твоя еще болит, — проведи ночь
в этой пещере. Мои друзья и я будем охранять твой покой; если же ты
в состоянии ехать
в Гори, на моем коне, я довезу тебя до твоего дома…
«
Горе! Приходит время, когда человек уже не будет рождать никакой звезды.
Горе! Приходит время презреннейшего человека, который уже не
в состоянии презирать самого себя».
Приближались сумерки. Огненной рекой разливалась заря по горизонту. Точно там, на западе, произошло страшнее вулканическое извержение и
горела земля.
Горы в отдалении стали окрашиваться
в фиолетовые тона. Океан погружался
в дремотное
состояние.
— Через две недели все будет кончено. Ваше пухлое и разбросанное
состояние,
в котором можно заблудиться, как
в лесу, превратится
в ясный, отчетливый и тяжелый золотой комок… вернее,
в небольшую
гору. Вы точно знаете цифру ваших денег, Вандергуд?
Болезненное
состояние, жар и полу притупленное благодаря ему сознание, как-то мешали ей глубоко и вдумчиво отнестись к своему несчастью. Прежнее тупое равнодушие и апатия постепенно овладевали ей… Болезнь делала свое дело…
Горела голова… Озноб сотрясал все тело… И ни одной ясной последовательной мысли не оставалось, казалось,
в мозгу.
— Я делал много зла и не делал добра. Как могу я выпутаться из той сети
горя, которую я связал из злых желаний моего сердца? Моя карма повлечет меня
в ад, я никогда не буду
в состоянии вступить на путь спасения.
Хрущов. Мне надо идти туда… на пожар. Прощайте… Извините, я был резок — это оттого, что никогда я себя не чувствовал
в таком угнетенном
состоянии, как сегодня… У меня тяжко на душе… Но все это не беда… Надо быть человеком и твердо стоять на ногах. Я не застрелюсь и не брошусь под колеса мельницы… Пусть я не герой, но я сделаюсь им! Я отращу себе крылья орла, и не испугают меня ни это зарево, ни сам черт! Пусть
горят леса — я посею новые! Пусть меня не любят, я полюблю другую! (Быстро уходит.)
Алексей. Это ничтожество? (Разводит руками.) Ну,
Горя, конечно, ты сейчас
в таком
состоянии, но я был лучшего мнения о… ну, да ты уж не сердись, брат: я был лучшего мнения о твоих умственных способностях.
— Счастливы вы, доктор, что можете спать
в такую ночь! — сказала Надежда Ивановна, прощаясь с доктором. — Я не могу спать, когда дождь барабанит
в окна и когда стонут мои бедные сосны. Пойду сейчас и буду скучать за книгой. Я не
в состоянии спать. Вообще, если
в коридорчике на окне против моей двери
горит лампочка, то это значит, что я не сплю и меня съедает скука…
Кто больше человек и кто больше варвар: тот ли лорд, который, увидав затасканное платье певца, с злобой убежал из-за стола, за его труды не дал ему мильонной доли своего
состояния и теперь, сытый, сидя
в светлой покойной комнате, спокойно судит о делах Китая, находя справедливыми совершаемые там убийства, или маленький певец, который, рискуя тюрьмой, с франком
в кармане, двадцать лет, никому не делая вреда, ходит по
горам и долам, утешая людей своим пением, которого оскорбили, чуть не вытолкали нынче и который, усталый, голодный, пристыженный, пошел спать куда-нибудь на гниющей соломе?
Выходя из дворца, он был
в состоянии человека, который слышит, что за
горою режут лучшего его друга. Стоны умирающего под ножом разбойника доходят до него и отдаются
в его сердце; а он не может на помощь — ужасная
гора их отделяет. Все, наконец, тихо, все мрачно вокруг него… Или не скорее ль можно сравнить
состояние его с
состоянием человека, который
в припадке безумия зарезал своего друга и, опомнившись, стоит над ним?
Бумажный, и только. И не одной этой девочке, но вообще никому он не
в состоянии помочь, не
в состоянии устранить людское
горе и несправедливость.
Малютка
в первый раз видел друга своего
в таком тревожном
состоянии: губы его судорожно произносили слова, глаза
горели каким-то исступлением, щеки пылали.
Его именно увезли, почти
в бессознательном
состоянии от постигшего его
горя.
Как электрический удар, слово «Новик» поразило Кропотова: он вздрогнул и начал озираться кругом, как бы спрашивая собеседников: «Не читаете ли чего преступного
в глазах моих?» Во весь следующий разговор он беспрестанно изменялся
в лице: то
горел весь
в огне, то был бледен, как мертвец. Друзья его, причитая его неспокойное
состояние к болезни, из чувства сострадания не обращали на перемену
в нем большого внимания.
Пресыщенный одною, он бросается к другой, меняя привязанности и не будучи
в состоянии остановиться, пока, как и пьяница, не
сгорает на костре своей собственной страсти.
Тогда, не помня себя от негодования и
горя, несчастная женщина
в состоянии самозабвения схватила первую вещь, попавшуюся ей под руку, оказавшуюся ведром с грязной водой, и облила ею господина Жакобса.
Тому, что он отдал почти все свое
состояние —
состояние, перешедшее ему от отца, — на это дело, он не приписывал никакой важности, не приписывал и тем трудам и той нужде, которые он переносил часто
в этой деятельности. Одно только огорчало его: это то
горе, которое он доставлял этой деятельностью своей матери и той девушке, ее воспитаннице, которая жила с его матерью и любила его.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила
состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело
в ту минуту, так далека она была от
горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. «Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому
горю», почувствовала она, и сказала себе: «Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я».
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска, и стали подниматься на крутую городскую
гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под
горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (
в таком он находился
состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине
горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей
в темноте.
Очень возможно, что
в саду и на дворе действительно
горели смоляные бочки и что я случайно или умышленно пробрался к тому месту берега, где стояла занесенная снегом пирамида, и долго думал там о Елене, но
в тогдашнем
состоянии моем вообразил себе иное — другого объяснения я не могу найти.